Как Емеля на воздушном шаре летал

 

Ну дык, слухайте сюды,
рассказывать два раза не буду:
вернулся, значит, Емеля не из-за моря-воды,
а откуда-то там оттуда.

 

Собрал всё село и гутарит
очень строго да по-нерусски:
— Видел я во Франции шар
высокий, но и не узкий,
очень большой, колеса поболее,
по небу плывёт, по воле.

И надо бы нам, содруги,
от зависти, а не от скуки,
такую же смастерить шарину.
Ну, смогём головою двинуть?

 

Закивали крестьяне дружно:
— Смогём, коли богу то нужно!

 

— Тогда тащите льняную тканю,
бабы сошьют полотняну,
какую я укажу,
по их хранцузкому чертежу! —
и достаёт из-за пазухи бересту
всю исчёрканную: «Не разберу!»

 

* * *
Хошь не хошь, а баб засадил за работу,
мужикам же придумал другую заботу:
плести большую корзину,
а сам за верёвками двинул.

 

Девки тем временем шьют
и песни поют,
старухи порют да плачут,
утки голодные крячут,
а нам до уток какое дело?

Треба нам, чтоб шарина взлетела!

 

Мужики корзину плетут
да байки про небо врут,
коровы мычат не кормлены,
не до них, пусть стоят хоть не доены!

Тут дело великое, братцы:
Емеле с неба бы не сорваться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!

Рот раззявил последний алкаш:
бечёвки ведь крепко натянуты,
кострища спешно запалены
и дымом заполняем шарину,
Емелю сажаем в корзину
да с богом!

 

Шарик воздушный с порога
в небо поднялся.
Емельян чего-то там застеснялся,
кричит: — Снимите меня!

 

А народец, благословя,
машет Емеле и плачет:
— Вот что сила прогресса значит!

 

* * *
А дальше что было? Да ничего,
разговоров ещё лет на сто,
а потом историю эту забыли.

 

Теперь вот вспомнили,
и говорят, шар тот (Емелин, значит)
до сих пор в небесах маячит
и не хочет земле сдаваться!
Вот такие дела на небушке, братцы.

 

Не отдай меня, мать, куда зря помирать

Не отдай меня, мать,
за рубеж умирать!
Не отдай меня, отец,
заграницу под венец!

Не отдай меня, родня,
я у вас чи как одна!

Не пущайте меня к князю —
чужеземнейшей заразе!

Двери позапирайте,
никуда не пускайте!

 

Замков навесьте,
на каланчу залезьте
и смотрите в поле чистое:
не идёт ли сила нечистая
во главе с князем Володимиром
да с воеводой Будимировым.

 

Как увидите их, так кричите,
скоморохи из ворот выходите
и спляшите же пред дураками,
замордуйте моими стихами!

И падёт князь, падёт войско!

 

А вы силок бросьте
на Будимирова,
богатырешку всеми любимого,
и волоком к нам тащите,
да под замки заприте
вместе со мною,
красой молодою.

 

А там и за свадебку
хвалёну да сладеньку!
Гуляй Украина
без Будимира!

 

* * *

Вот и мы в Саратове
ничем не хвастали
доселе,
пока на богатыря не насели!

 

Как степные казаки за чудом ходили

Ай, степной казак,
да всё ему не так:
«Надоела родна степь,
за бугром бы умереть!»

 

Вот собрался сход:
«Надо нам идти в поход
во Индию далёкую,
во сторону глубокую,
посмотреть на Чудо-юдо.
Знать бы, ждать его откуда?»

 

Ну надо, так надо,
выползли из полатей,
взяли штыки боевые,
пищали (пушки полевые)
и в поход!

Тяжело, но вперёд.

А где и сядут, помечтают,
серых уточек постреляют,
костерок запалят,
поедят и в путь вдарят:
идут, предвкушая с драконом сразиться,
пищали ж должны пригодиться!

 

Долго ли шли, не долго
(пусть дни считает Волга),
но пришли в далёку страну.
Видят там гору одну,
которая жаром дышит,
а из её дышла
выползает огромный мужик,
светел у него лик.

 

И говорит мужик казакам:
«Вы дни считали по дням?
Вас уже год дома нету,
жёны одни, плачут дети,
скотина то мрёт, то дохнет,
поле ржаное сохнет,
пока вы тут прохлаждаетесь
бесстыжие и ведь не каетесь!»

 

Оторопели казаки, попятились,
пушки свои попрятали
и ползком, ползком до дома,
до самого града Ростова!

 

* * *

А в Ростове на Дону
я который год тону,
и собрался народ:
«Высшее существо
потонет или потонёт?»

 

Кто накормил нас былинами

«Нету силы, силушки
у Ильи, Ильинушки!» —
раскряхтелся старый дед,
доедая свой обед.

Что, состарился, Илья?

Ты ж и живьём не видел богатыря,
тяжелей топора не держал оружия,
а на пирищах бил себя в груди:
«Я да я,
где правда моя?
В бороде колючей!»

Вот чёрт живучий.

 

Соседи гутарят:
— Сто лет тебе вдарит?

 

«Сто, не сто,
молодой я ещё!»

 

Ну, молодой не молодой,
а как лунь лесной, седой,
молодецкая, правда, душа:
«Подавай, мать, жрать сюда!» —
орёт ещё на старуху,
пятую в своей жизни подругу.

 

— И за что тебя бабы любят?
Нас то так не приголубят.

 

Старый Илья хохочет:
«А надо морду то не ворочать,
а петушком, петушком,
завалишь её и бочком.»

 

— Ну да?

 

«Подавай заветну книгу сюда
и записывай за мной:
был я Ильёй богатырём...»

 

* * *
Вот так первая былина и родилась,
а родившись, понеслась
по белу свету!
Мы искали белый свет. Говорят: «Нету.»

 

Иван в поход пошёл

Как Иван в поход собирался,
об одном только не догадался,
что до роста отца
ему не хватает два-три,
а может и все четыре вершка!

 

Ничего, он берёт меч
и бегом (а то тятенька будет сечь)
до тёмного леса!
Через ёлку пролезет,
устанет.
Что делать дальше — не знает.

 

Но тут, на беду, занятие нашлось:
Чудо-юдо откуд-ниоткуда взялось
и говорит: «Куда путь держишь, дурак,
меч то не тянет в руках?»

 

Иван чего-то аж растерялся.
Нет, он никогда ничего не боялся,
но отсутствие роста
преимущества не давало:
— Ты б, Чудо-юдо, мне идти не мешало,
я на войну собрался,
дома с маменькой поругался.

 

«Чего ж ты с мамкой и не воюешь,
а по кусточкам от бабы сачкуешь?»

 

Опять Ивашечка растерялся,
он мал ещё, не догадался,
что мамку надо было куснуть
и тихо-мирно уснуть,
иль на случай самый насущный,
на деда в бой идти большущий,
а не бегать по тёмному лесу
в поисках волчьего интересу.

 

Малец лобик свой почесал,
развернулся и побежал,
на весь лес: «Маманя!» — ревел.
Чудо-юдо над ухом пел.

В свой дом Ивашечка забёг,
аж взмок,
а меч в лесу оставил.

Батя нашёл и розгами вдарил.

С тех пор рос сыночек послушным,
на войну ходил, как на службу,
с мечом деревянным на батю родного:
разок в зад уколет, не более.

 

Доброму витязю для родни ничего не жалко

 

Доброму витязю и дракона не жалко:
«Чтобы больше, гнида, не алкал
малых детушек кровопийца
да жён беззащитных — убийца!»

 

Головы драконьи срубил и задумался:
«Вот если б я раньше додумался
оседлать летающую змеину,
то полетел бы над краем родимым:
как там родные шведы,
что у них на обеды?

 

Они бы кричали: — Эй, рыцарь,
дома чего не сидится?

 

Или: — Великий воин,
хорошо ль тебе там, на воле?

 

А может быть: — Викинг,
глаз драконий выколь!

 

Вот это, мать вашу, слава
от меча до забрала!

А сейчас чего будет, вон:
припру башку, рты раззявят: «Дракон!»

Ну на кол её повесят,
позабавятся дети.

 

Победитель три раз плюнул,
голову змея засунул
в сумку свою великую
и с наимощнейшим криком
домой на кобыле помчался:
— Я самый могучий, встречайте!

 

Витязь над тушей дракона

 

Над тушей горного дракона
рука зависла Андрагона:
— Мой меч,
твоя голова с плеч!

Ну и рыло,
чтоб ему пусто было.

Сам знаю, что не летаю,
по горке крутой спускаюсь, мечтаю:
зуб драконий в кармане,
подарю его маме,
вырежу статуэтку —
малу драконью детку,
и пущай её внуки играют!

 

А маме
подарю коготь:
крючочек выточу, дёргать
отец будет рыбу-кита!

 

Маманьке же привезу кусочище языка,
жена нажарит,
половину соседям раздарит.

Но что же всё-таки маме?

Сын живой, здоровый и сами,
вроде бы, ничего.
Поживём, родная, ещё!

 

Как богатыри за счастьем в болото ходили

 

— А на что нам, богатырям, счастье далося?
Едем туды-сюды, бьёмся
и без него не сдаёмся!

— Не, о счастье мы ничего не слыхали.
Поехали что ли его поискали?
— Сказали искать, значит, надо.
Найдём, нам же будет награда!

 

Собрались, отправились в путь:
по полям, по лесам прут, не продохнуть!
Лешего встретили, видели и русалку,
Мамая ещё раз убили, не жалко!

А про счастие слухи не ходят.

Богатыри по болотам бродят.
Наткнулись на водяного:
— Где счастье зарыто? «В броде!»

Ну в броде, так в броде — полезли в болото.
Вот дуракам охота!

Увязли в трясине, стоят,
по сторонам глядят:
не квакает ли поблизости счастье?

 

К ним цапля носатая: «Здрастье,
знаю я вашу беду —
увязли по самую бороду!
Кто же спасёт вас теперя?»

— Слетай, Цаплюшка, позови Емелю!

 

Цапля покладистой оказалась,
долго не пререкалась,
а в путь отправилась за Емелей,
летала она две недели.

 

Это время Богатырям показалась адом!
Погибли б с таким раскладом,
да Емеля парень отзывчивый,
(он лишь к печи и прилипчивый)
доехал на печке к болотцу быстро
и вытащил сталкеров коромыслом.

 

— Вот это счастье! — богатыри вздохнули,
когда от грязей лечебных отдохнули.
— Да, да, и народу поведаем
где счастье сидит, кем обедает.

 

Поскакали добрые витязи дальше,
а цапля крылами машет
и курлычет тревожно:
«Спасать дураков разве можно?»

 

Сказка о плохих наследственных генах

 

Было у отца три сына:
старший вредный такой детина,
средний был от разных баб,
а младший сызмальства дурак.

 

Выросли братья, собрались жениться.
А невест то нет, не в кого даже влюбиться.
Деваться некуда, надо ехать
за невестами, хватит тут брехать!

 

Вот оседлали два брата коня,
а младший полез на осла.
Оседлали и поскакали,
а где невесты живут — не знали.

 

Да и где бы невесты ни жили,
они б братьев всё равно полюбили,
ведь богатыри знают крепко:
любовь, она любит зацепку —
ум или силу могучую.
А у нас братец братца покруче!

 

Едут: силой, умом бахвалятся.
Глядь, на дороге валяется
пьяная (с почёстного пиру) баба.

«Не, мы порядочной были бы рады!» —
два старших брата сказали
и бабе помощь не оказали.

 

Третий, на голову сам убогий,
поднял хмельную на ноги,
закинул её на осла
и процессия к дому пошла.

 

А два брата вперёд ускакали
и ещё долго невест искали!
Нашли или нет — неизвестно.

Зато младшенький обзавёлся «принцессой».

 

Проспалась баба гулящая,
окинула взглядом бодрящим
нашего недотёпу
и говорит очень строго:
«Раз от смерти меня избавил,
я тебе буду в подарок,
как супружница али невеста.

Свадьбе быть, приготовьте тесто!»

 

* * *
Свадьба прошла замечательно!
Пироги удались, что совсем примечательно,
и дитятко народилось хорошее:
малость со скошенной рожею.

Народ судачил: «Плохое наследство.»
Ну, что есть, от того не деться!

 

О том как мужики сначала жили без баб

Жили-были все на свете:
мужики, деды и дети.
Только бабы не было ни одной,
даже завалящей какой.

Не было баб и не надо!

Только какая ж отрада
дедам, мужикам и мальцам
шастать без баб по дворам?

А дворы то у нас большие:
на них лавочки. Мысли крутые
о щах, борщах и капусте
да чтоб в округе было не пусто.

 

«Не пусто в деревне и ладно», —
скажут они прохладно,
вздохнут тридцать третий раз
и друг другу выколют глаз.

Вот так мы и жили, значит,
друг от друга пряча заначку,
детей никогда не целуя,
на пьянках совместных балуя.

 

Жили б мы так и дальше,
да какой-то маленький мальчик
во сне вдруг что-то увидел:
«Мама, мама! — кричит. — Поймите,
есть ещё бабы на свете,
они как мужики и дети,
только с губами такими
и волосами прямыми,
длинными волосами,
они их зовут косами.»

 

Слушали старики, дивились:
«Вот нам бы такие приснились!»

 

А мужики осерчали,
в путь далёкий собрались,
на лошадей и в поле:
«Надоела нам такая доля!»

 

Доскакали до первой кочки,
(а дома ведь плачут сыночки)
и развернулись обратно,
домой едут, на душах отвратно.

 

И дальше всё, как по кругу:
работа, сарай, простуда,
от мальцов головная боль,
от стариков — мозоль.

 

А малец то губу закусил,
обиду отцам не простил:
всё рос-подрастал
и о бабах тихонько мечтал.

 

А как вырос сынок,
то на кобылку скок
и галопом по тёмному лесу
в поисках матери либо принцессы.

 

Долго ль скакал он, не помню,
сам выбрал такую долю,
но однажды наткнулся на избы
и загадочные коромысла.

 

Огороды вокруг, на них бабы
матерятся, стоят кверху задом.
И от этой то вот картины
стало плохо нашей детине.

 

Раскраснелся, пошёл знакомиться,
не дошёл, упал у околицы.
Бабы его откачали,
пирогами, блинами встречали.

Ну и далее, всё как положено...

В общем, сложил он
меч да забрало,
и жизнь его укачала!

 

Но долго так жить надоело,
опять же, обида заела:
мужики сиротливо маются,
детки без мамок жалятся.

 

Стал паренёк баб уговаривать
собираться и к ним отваливать.
Бабы в стойку встали: им неохота
на невесть что менять свои огороды.

 

Видит парень, дело с точки не сдвинется:
у баб зад большой — не поднимутся.
И поскакал один,
лишь Настасью с собой прихватил.

 

До деревни родной доехали.
Мужичьё столпилось, забрехали:
«Надо нам идти туда жить,
или баб сюда приводить.»

 

* * *
Но бабы, они не коровы,
пришлось мужикам здоровым
в деревню к женщинам перебираться.

 

Вот с этих пор и пошёл ругаться
народ: кто с кем спит,
кто с кем пьёт,
кто с кем гуляет,
кто кому изменяет.

Времена наступили тяжёлые,
вздыхают бабы: «Плохо быть жёнами.»

И мужики частенечко вспоминали,
как запросто деньги спускали:
«Вернуть бы всё вспять да обратно!
Хочется иногда. Ай, ладно.»

 

Мужики и Черномор

Мы ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
«Море синее расступитися,
волны черные растворитися!»

 

Море синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены морской
выходил наш друг Черномор.

 

Говорил Черномор: «Негоже
с такою холопской рожей
море синее беспокоить,
самого Черномора неволить!»

 

Кланялись Черномору мы низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются,
прыгнуть на нас собираются!

Помоги, Черномор, чем сможешь,
ведь ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.

На народушку глянь, в кручине он.»

Хмурился Черномор и злился,
пеной морской белился,
отвечал: «Эх, жизнь ваша,
как трёх-крупяная каша
овсянка, перловка и гречка:
после юности к пьянкам да к печке.
Так зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят всё!» —
и полез в своё море синее.

 

Мы кричали ему, да сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это лучше, —
обрадовались мужики, чуть не плача. —
Потонет враг, не иначе!»

 

И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул,
спать отправился дальше.
А мы с берега ему машем
руками, платками! Однако,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.

 

Так и жили: с рождения к печке.
«Пойдём, сколотим скворечник,
домища побелим, покрасим.»
Ну вот, жизнь уже не напрасна!

 

Сказка о дураках, попе и попадье

На ярмарку много дорог.
«Почём нынче горох?»
— Десять пощёчин!
«Дорого очень!
А бобы?»
— Мимо ходи!

 

Но мы мимо ходить не хотели,
мы гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам и поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
да прочий необходимый товар.

 

Но нас почему-то гнали,
говорили: — Вы денег не дали!

 

Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной.

«Держи векселя надёжные —
долги наши прошлые!»

 

Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивые!

 

— А ну валите отсюда,
тут без вас народу запруда!

 

* * *
Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд тощий ему завидует.

 

Подползает поп до прилавка,
смотрит (пущай, не жалко!)
и говорит устало:
— Мне вон тех дураков не хватало! —
и на нас пальцем тычет.

Васятка малой уже хнычет.

Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни есть, обеду.

 

Наелись, поп танцевать нас заставил,
еле-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
опять сплясали, повеселели!

 

* * *
Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда мы песни уж еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся.

Или дюже к себе придираемся?

Но попадья говорила:
— Зачем дураков раскормила?

 

А сама тощей коромысла!

И вот, всё это осмыслив,
решила она нас прогнать.

 

Да Васятка успел сказать
попу веское слово:
«Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!

 

Поп побил жену немножко
и та сразу умолкла.
Так жили мы долго.

А как умерли, так попадью простили.

Но на ярмарку больше не ходили,
потому что денег мы отродясь не видали,
и от ангелов крылатых не слыхали,
где бесплатно жизнь хорошую раздавали!

 

Как мужики Ивана-дурака проучили

 

Как бы ни был пригож Иван-дурак,
да всё у него было не так:
не оттуда росли ноги и руки,
хата кривела от скуки,
отсырела поленница, дрова не наколоты,
на голове колтуном стоят волосы —
мыться он в бане не любит.

Кто ж такого полюбит?

Но мнения о себе он глубокого:
бровь дугой и роста высокого,
волосы кучерявые, русые,
губы алые, пухлые
и поступь мужская тяжёлая —

прям богатырь, не менее и не более!

«Молодой молодец,
а где твой отец,
и чего ж он тебя не высек?»

 

— На выселках
мой батяня,
против царя буянил.
В кандалах, а может, скончался.
С мамкой более никто не венчался.

 

«Понятно, баловень материнский,
вот откуда норов былинский,
а дел на копейку,
не Иван ты — Емелька!
Бери лопату, бегом на кладбище:
копай, мужичок, себе днище
да ложись в глубоку могилку —
закопаем навечно детинку.»

 

Погнали Ваньку на сопку:
вскопал он ямку и лёг кверху попкой.
Земелькой его засыпали
и: «По домам, не выплывет!»

 

Ванька кричит: — Ой простите,
работать пойду, не губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печкой поправлю,
в сарай скотину поставлю.

 

Пожалели мужики Ваню:
«Вылезай да не будь болваном!»

 

Иван вылез, домой побёг.
И обещания выполнить смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.

Хату всё село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.

 

Второй, третий годок пошёл...
Родились, подрастали дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку да кобыле.

Иван-дурак так и не бил их,
деток своих, ни разу:
его не лупили, и он — не зараза!

А как в могиле лежал — не помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли больно.

 

Чудо лесенка для бабки

Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!

 

Я по лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу на порог
и узнаю жизни срок:
«Скажи, скажи мне, боженька,
только осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках тужить?
Только, только, боженька,
не скажи мне ложненько!»

 

Бог поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
«Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!»

 

Ой бяда, бяда, бяда!
Зачем залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне больше ни невеститься!

 

* * *
Год идёт, другой проходит.
Уж какой жених уходит
с распечальной головой.

 

«В девках я помру, к другой
поскорее уходи,
не стой у бога на пути!»

 

Так я жила десятки лет,
соблюдая свой обет.

Постучался дед седой:
— Двери, старая, открой!

 

Подала я деду обед,
рассказала свой навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.

Потом встал да и сказал:
— Иди в погреб, доставай
лесенку-чудесенку,
хватит куролесить тут!

 

Я за лестницей сходила,
её к небу прислонила,
хмыкнула: «Да полезай,
помирать мне не мешай!»

 

Дедок кряхтя, да и полез.
Что ты, богу кака честь!

 

«Эй, а спросишь ты чаго
да у бога самого?»

 

— Я чаго? А я ничё,
я за смертью. Ты чего?
Смерти ждала, полезай!

 

«Дед, с судьбою не играй!
Мне тут сказано сидеть
да в окошко всё глядеть.»

 

— Бабам чё ни скажешь, верят!
Кто ж те жизню так отмерит?
Бог, он любит ткань холщё,
яйца, крупы, молоко...
Собирай да полезай,
время даром не теряй!

 

Я собрала ткань холщё,
яйца, крупы, молоко.
Плюнула на свой обет
и за дедом лезу вслед.
Ох, крута как лесенка,
лесенка-чудесенка!

 

* * *
Как бы то бы ни было,
делегация прибыла
на самое то небо:
был тут бог иль не был?
Кричали мы бога, кричали,
накричались, устали.

 

— Доставай, бабка, обед! —
говорит мне трезво дед.

 

«Дык ведь это богу!»

 

— Ишь ты, недотрога.

Давай, вываливай
иль иди, проваливай!

 

Ну я вывалила, плачу.
Дед жрёт. Что всё это значит?

 

А хрыч наелся, вниз полез:
— Значит, бог уже не здесь!

 

Ну и я полезла.

Жизнь прожила честно,
а сегодня в тупике,
объясните, люди, мне:
бога надо слушать,
иль всё, что есть, то кушать?

 

Жабо-люди и учёные с их дурацкими генами

— Ну здравствуй, моя подружка
зелёная, блин, лягушка;
давай-ка, милая, целоваться,
а потом пойдём заниматься
делами совсем хорошими:
детей делать красиво сложенных
и жить долго, и счастливо!

 

Но подозрительно безучастливо
в руках Ивана лягушка сидела
и с тоской вселенской глядела,
выпучив серые глазки:
«Целуй меня, мой прекрасный!»

 

Поцеловал Ванятка её и случилось:
лягушка вмиг превратилась
в красивейшую полубабу,
зелёную полужабу!

 

Ну что случилось, то и случилось.
Невесту повёл домой(в какую уж превратилась).
Как привёл, так и лёг с ней в постель,
а на душе то ли вьюга, а то ли метель.

 

* * *
Дети ж родились на удивление удачные.
Мальчик, девочка, мальчик:
все полулюди —
зелёное тело, а про остальное не будем.

 

Но главное даже не в этом,
а в том, что другие дети
жаб-малышей полюбили:
играли с ними и били.

 

Когда же выросли жабо-детки
и поняли, что они ни те и ни эти,
а какой-то новый невиданный вид,
так сразу к учёным пошли:
— Так мол и так... Изучайте,
опыты на нас ставьте,
да дайте полное нам довольствие:
крышу, мыло и продовольствие!

 

* * *
Определили жабо-людей в зоопарк,
тем более, что там был парк
для гуляния.
И опыты-испытания
проводить в зоопарке раздольно,
удобно и даже привольно.

 

Животные полужаб полюбили:
играли с ними, ластились.
Не жизнь началась, а сказка!

Отец приходил, давал травки.

А мать в зоопарк не пускали,
её саму туда чуть не забрали.
В остальном же всё было неплохо:
то каша, то суп с горохом.

 

* * *
Впрочем, история биологически тупиковая.
Учёные мониторили
жаб, но безрезультатно:
какой-то ген у них был непонятный —
совсем безхромосомный.

В общем, дурдом для науки полный!

 

А пока учёные бились,
полужабы в людей влюбились:
в посетителей зоопарка
Машу, Колю и Жаннку.

 

У молодых наших свадебки скоро.
Глядишь, и ген появится новый,
какой-нибудь нереальный.
Слух пошёл по стране: «Виртуальный!»

 

Плач царевны лягушки

 

Без Ивана, без буяна
жизни нет, сплошная грязь!
Без Ивана, без болвана
в девках засиделась я.

 

Ой да на зелёную царевичи не смотрят,
ой да об махоньконькою спотыкаются.

А дети найдут,
так обязательно плюнут,
чтоб они провалились все
сквозь землю окаянные!

 

А маменька говорила:
я в помёте самая красивая,
я в болоте самая приметная.

Тьфу на тебя,
аист распроклятый!

 

Оп-па, стрела упала,
да в соседку дуру попала.

Поскачу —
труп в болоте утоплю,
а стрелу засуну в рот.

 

Что ж Иван ко мне нейдёт?

 

Как кот Васька ходил за совестью

Старик со старухой поспорили:
кому идти за совестью?

У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была не была,
пойдёт за совестью кот.

А что ему, коту?
Окромя блох
и бед нету.

Собрался Васька, взял узелок,
залез в сапог,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!

 

Пока шёл, устал,
лёг, поспал,
потом бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, опять поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!

 

А Совесть ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-то,
наверно, Ивана из сказки.

 

* * *
Закрывай, Егорка, глазки
спи да думай о совести крепко:
это тебе ни репка,
её не посадишь в землю
и поросям не скормишь,
а за ней лишь, как кот Васька,
в лес ходят и ищут, и ищут...

 

 

Книга, брага и кощей

 

«И зачем тебе, дед, писания,
когда брага поспела?» — Сказания
в письменах сокрыты великие.
Видишь книгу, молчит открытая.

А копнёшь поглубже, раскрывается:
Кощей Бессмертный из нее усмехается,
ведуны, колдуны… Слышишь, бабка,
неси-ка брагу, коль сладка!

Я под брагу читать как-то пытался,
да язык у меня заплетался,
а любить под брагу я умею:
потоптал не одну Пелагею!

 

«Пелагея — это я, ты дед, рехнулся!»

— Да нет, родная, обернулся
я конём да тридцать три уж раза!

«Эх ты, старый пень!» — А ты зараза!

 

Вот так мило и поговорили,
бражки тридцать третий раз налили
и пустились в пляс!

Пускай хохочет
Кощей Бессмертный,
видно, тоже хочет.