Умерен пыл враждующищ титанов,

гордыням их отпущено сполна...

рука моя зависла над стаканом

какого уж не помню, но продажного вина...

Дед милый, не взыщи за опозданье,

моя ладошка всё ещё в твоей руке,

где век уже  соседствует усталость

с потерею твоих погибших сыновей...

А мимо с оглушительною силой

несутся стаи мартовского льда,

тараня память векового ила,

всего что должно сгинуть без следа...

С привычною покорностью больного

пытаюсь сделать чередной глоток.

хоть знаю наперёд - хмельное

не может растопить в душе комок...

Их было пятеро в начале сороковых,

и  зыбким виделся  войны  конец,

прощаясь, весело согнули по подкове,

"Вернёмся" - шепнул маме мой отец...

Вернулись двое, но полуживыми,

весне победной радуясь едва ль,

израненные, в копоти, а с ними

непреходящая вселенская печаль...

Ты знал, старик, глотая молча слёзы,

что время никогда не повернётся вспядь,

скуют другие реки русские морозы

и по весне знакомый гул пробудится опять...

Но как же горько, как же одиноко,

как трудно было без твоей руки,

весною просыпаться ненароком

от звуков бешеной, текущей из войны реки...

И в леденящей душу тишине квартиры

я поднимаю свой стакан потерь скорбя,

над хрупким, призрачным, но всё же миром,

в котором есть место для Тебя !

Так и стоим мы, скованные ледоходом,

мостом над вечною разлукой берегов,

утёсом памяти сынов упрямого народа,

не терпящих в истории ничьих оков