Как и хата, старенькая

Бабушка сидела,

На забор поваленный,

Сникшая,  глядела.

 

Поднялась с завалинки,

И, жуя губами,

Потащилась в спаленку,

Шаркая стопами.

 

Близкие в той комнате

Фотографий лица,

Дочку сразу вспомнит и

С ней разговориться.

 

Перекрестит  каждого,

Сев на стул удобно,

О делах расспрашивать

Их начнёт подробно.

 

Точно полусонная

Вздрогнула от стука, -

Сумка почтальона! И

Письмецо от внуков!

 

Почтальону Машеньке,

Посветлев с лица,

Про внучка расскажет ей,

Сына-молодца.

 

О смышленой внученьке

Будет  хвастать Кате,

Писем закорюченьки

На закате гладя.

 

 

Щенят на мель в прибрежном  иле

Снесло течением реки

Хозяйской воле вопреки

Они спасались, слепцы-щенки, 

Друг к другу жались, обессилев.

 

Тревожно лаяла и выла,

Металась Жучка у реки,

Хотя и не её щенки,

На сено их перетащила.

 

Легла на них, сопя, молчала,

Соски пустые подставляя.

Кто подходил  - она рычала,

Своею «дурью» удивляя.

 

Такие глупые дворняги!

И далеко им до людей! –

В детдомах маются бедняги,

Не счесть их, брошенных детей.

 

 

Всё чаще восторгаюсь Вами.

Поэта дар дается свыше.

Взволнованное, над словами,

Дыханье, Мастер, Ваше слышу…

 

Порыв пера животворящий

Рождал трепещущие строки:

Смех васильков небеснооких,

В осенних звуках лист грустящий

И изумрудный вздох осоки,

 

Восторг весны, любви потоки;

Вещая нам, глухим, о Боге.

Но зря – кровящих клёнов вздохи…

Видны зари кровоподтёки…

 

В углы святые водворили,

Иконы сбросив, лик вождей.

Затмил умы их Рай идей!

К нему по  трупам шли людей!

«Не ведали мы, что творили!»

 

Чтоб одинаковыми стали,

Печатью бил по душам пресс,

Его же не осилил  бес –

Поэт покрепче штампа стали!

 

За это били зло, сурово!

И подло все не замечали,

И в школе нам о нем – ни слова,

И после – столько лет молчали!

 

Но травля не прогнула душу,

И не всесилен винт тисков.

Талант сильнее всех замков –

Всегда он вырвется наружу.

 

И честных строк его отвага

Затычки вырвала отдушин!

Мытарства доктора Живаго,

Как пытки жизни Пастернака,

 

Ворвались болью правды в души…

Зима, взглянув на календарь,

Похолодела:

«Ой! Проспала я весь январь –

Вздремнуть хотела.

 

И грязь, и дел невпроворот,

Стыд-срам хозяйке!

Позорят Зимы зимний род,

Как я, лентяйки!»

 

Мела старательно с утра,

Со знаньем дела,

И слуг-снежинок мошкара

Ее летела.

 

Теплом согрела снежных шуб

Стан елей зябких,

Вздохнув, набросила на дуб

Из пуха тёплого тулуп,        

На крыши -  шапки.

 

Для внуков – горки. Все сама,

Не отдыхая.

Не скажут: бабушка-Зима

У них -  плохая!

 

На совесть вышел лед реки!

Распив бутылки,

Хвалили зиму рыбаки,

Сверлили дырки.

 

Сверкала, хлопьями кружа.

Как я и ты,

Застыли ивы, не дыша

От красоты.

 

Порядок… снега чистота,

И нет пробелов…

И, тронув струны-провода

Зима, калитки стуку в такт,

 

В метель запела…

 

 

У рынка шёл и клял я время наше,

Замёрзших нищих встретивши у входа.

Увидел кипу книжек догоравших

Зимою в куче мусорных отходов.

 

Горели «Приключения Гулливера»

И сборники любимые поэтов.

И в лучшее моя померкла вера,

Тревожно обнищанье наше это!

 

И в этом бед российских подоплёка, -

На рынке нашем стыд иметь негоже.

Вздохнули мы, избавившись от Блока,

Душа спокойна, совесть уж не гложет.

 

Но что нам лишь еда нужна да ложка, -

Сигнал предупреждающего знака.

Мне стало тяжко, глядя на обложки

Сгоравшие -  Рубцова, Пастернака.

 

Червонца ж не дадут за книги наши!

Чего держать в дому нам хлам ненужный?!

Великие  застыли, растерявшись,

 

Невежеством  раздавленные души.

Всё чаще восторгаюсь Вами.

Поэта дар дается свыше.

Взволнованное, над словами,

Дыханье, Мастер, Ваше слышу…

 

Порыв пера животворящий

Рождал трепещущие строки:

Смех васильков небеснооких,

В осенних звуках лист грустящий

И изумрудный вздох осоки,

 

Восторг весны, любви потоки;

Вещая нам, глухим, о Боге.

Но зря – кровящих клёнов вздохи…

Видны зари кровоподтёки…

 

В углы святые водворили,

Иконы сбросив, лик вождей.

Затмил умы их Рай идей!

К нему по  трупам шли людей!

«Не ведали мы, что творили!»

 

Чтоб одинаковыми стали,

Печатью бил по душам пресс,

Его же не осилил  бес –

Поэт покрепче штампа стали!

 

За это били зло, сурово!

И подло все не замечали,

И в школе нам о нем – ни слова,

И после – столько лет молчали!

 

Но травля не прогнула душу,

И не всесилен винт тисков.

Талант сильнее всех замков –

Всегда он вырвется наружу.

 

И честных строк его отвага

Затычки вырвала отдушин!

Мытарства доктора Живаго,

Как пытки жизни Пастернака,

 

Ворвались болью правды в души…

 Дом в деревне

Дом в деревне я имею,

Рай для кой кого, 

Я ж вдруг понял, цепенея,

И взбесился, стервенея

Это ж дом! меня имеет!

А не я его.

 

Вроде всё, проблемы сада,

Двор я подтянул,

Но плодится дел армада,   

Как в Европе страны НАТО!

Тут ещё по рынкам надо

Выгулять жену..

 

Мрачно в грядке ковыряюсь,

С тёщей – «сю-сю-сю»,

Не грублю, терплю, стараюсь,

Плюсовые набираю

Я очки вовсю!

 

Но не в мочь уже мне больше,

Смирному хвощу..

Хватит! От себя мне тошно,

Надоело! быть хорошим! –

Выпить я хочу!

 

Водка – дезинфектор классный.

Сразу от меня     

Убежала дел проказа,

Быстро семеня.

 

Все спецы по связям внешним,

Спьяну, кореша,

Вспомнив козни зарубежья,

Извергая мат кромешный,

Вздыбится душа!

 

Ощутит наш скрип зубами

Парашенко-гнус!

Заикает в такт Абаме

Весь Евросоюз!

 

Жаль, до гнили иностранной 

Пете далеко.

Он бы с правой Эрдогана,

После третьего стакана б,

Вырубил легко.

 

Но уже мы никакие, -

Все пургу несут,

Времена пошли благие, - 

Хоть такси и дорогие, -

К дому довезут.

 

И дойду, домой вернусь я,

Пьяный индивид,

А  жена вздохнёт  и впустит,

Не смотря на вид.

Женя  Казанова                                          Дружеский шарж

 

Друг рассказывал о Жене             

И, в пылу рассказа,

Не скрывал он уважения

К Жене - ловеласу.

 

 Говорит, я - так…любитель.

Женя ж бабник – профи!

Ходит Женя в гости к Рите

Трезвым! только кофе,

 

Или пьёт он воду с газом,

Для запала чувства,

Ощутив почти что сразу

Взрыв мужского буйства!

 

Парикмахерш он, я видел,

Как-то утром строя,

Строго буркнул: «Не галдите!

Быть сегодня первой Лиде!

Тане – быть второю!..»

Даже я там был, любитель,

Иногда не скрою…

 

Но – скандал! Супруга Катя

В шоке спозаранку!

Шея вновь его в помаде!

Плавки – наизнанку!

 

«Ну, сколько ж можно жене Кате

Плакать спозаранку!»

 

«Вырвусь я! – божился Женя, -

С цепких лап дурмана,

Бьют же бабьи искушенья

Так же по карману!»

 

Но всплывали бёдра Томки –

Он срывался снова,

И «триколоров» установки

В ум не шли – мешали ломки

Жене – Казанова!

 

Но нашёл в спортзале, будто,

Он в гирях утешение

И бегал восемь дней! от блуда,

Тренажёр спасал, покуда

Не вошла гимнастка Люда,

И совратила Женю.

 

«Эх, если б не гимнастка Люда,-

Жаловался Женя.,

 

И он вспылил: «Нет сил, Серёга!»

Сквозь зубами скрежет!

Мол, если не поможет Йога

С воздержанием жестоким,

Он расправится с пороком! –

Он Его отрежет,

 

Что всех бед своих истоку

Он башку отрежет!

 

Серж вздохнул: «Боюсь за Женю…

Он же скажет! – сделал!»

И сник, в плену воображения,

 

Вздрогнувший  всем телом…

Осенние ритмы

 

Осень кудри свои распустила 

Золотистые, сняв бигуди,  

И меня красотою смутила,

Осыпая листвы конфетти.

 

В танго листьев средь бала,  флиртуя,

Кружит осень мне голову вновь,

И в аллею манит золотую,

В топь оранжевых полутонов

 

В сердце ритмы осенние эти,

И уже щедро клён за окном     

Снова сыплет червонцы на ветер, 

Поит жёлто-горячим вином.  

 

По листве, как по струнам, пройдусь,

И опять в голове карусель –

И жердёл, раскрасневшихся, хмель,

И янтарно-кленовая грусть.

Просмотреть клипы на песню:

https://www.youtube.com/watch?v=ypav_sWpDQQ

               Моему деду.

 

…Его родная горная  долина.        

За Днестр, Прагу, взятие Берлина

Медали на груди  и ордена,              

И позади проклятая война.

                                                                            

Девицы любовались  им,  героем, -                                        

Блондин, голубоглаз, высок и строен.                        

Но был в его улыбке горький след 

Тяжелая печать военных лет...                               

 

Андрей, пройдя Псебай, узнал тропу                                                 

Привычную и мост через Лабу,

Ловил он взором с нежностью,  усталый,                                                               

Знакомые  до боли с детства скалы.                         

                                                                          

«Шахханы», «Рядовые»,  «Церкви» пики,                                                                                                                          

Походы, их с вершин восторга  крики,

Пещеры, сталактиты, факела-    

Пора ушедшей юности  всплыла…

                                                                                 

Как встарь, на перевале снег искрится,        

Ольховый лес, окраины станицы…

                                             

Воспоминания хлынули волною -

Вокруг он видел близкое, родное,        

Чумазые в картузах пацаны,                                

Казалось, вовсе не было войны.     

 

Вошел во двор, как прежде шумный, яркий,

Сестер он тискал, раздавал подарки,                                

Племянниц тормошил он, Зину, Машу:                                 

«Анюта, где же крошка Люся наша?»                               

 

«Похоронили,- всхлипнула сестренка,  

Когда в немецком лагере была я,     

Дочурку в голод,  Люсю-голубёнка…   

На Петеньку прислали похоронку,                     

А после на сыночка Николая».    

                                                                                                                                                                                                                                                 

И слезы близких, лиц их бледноту,  

Несносную в их голосе беду,

Весь  горький дух, что в комнатах витал,

Андрей, войной надломленный, впитал.

                                                                  

Чинил крыльцо, пытался он храбриться, -                                                                                                                                                                                                                                                                                                        

Не удавалось в деле раствориться,           

                                                                                  

То боль родных в нём злостью занималась, -                                                                                                                                                      

Скрипел зубами: бил он  фрицев мало.                                                                                            

Стонал, не мог терпеть он, скрытый садом,                        

Измучивший в душе его осадок.                

  

Тогда Андрей запил с фронтовиками,     

То рад им был, то лез к ним с кулаками,

Валился спьяна дома на топчан,     

И бормотал, и вскакивал, крича.           

                                                                        

И в полусне с ним сестры шли в атаку    

И с ним делили горечь отступленья,  

«Хотя бы не сошел с ума, бедняга» -  

Шептали, видя брата исступленье.  

 

Вдруг он исчез, и не было дня три,

Вернулся посветлевший изнутри,

Почистил сапоги и взялся бриться

Андрей. Всё  напевает, взгляд искрится.

 

Смешил шутя племянниц-хохотушек,--

И у сестренок отпустило души:

 

«Неужто с Ниной смог он объясниться!

С «Преградной», за «Шахханами», станицы?..

Встречались долго, что-то не сложилось,

Война тогда за всех и всё решила.

 

 «Андрей, у Нины был? Молчишь, ну то-то…

Ивана  бойся, - сердце ноет что-то»…

Ведь он при немцах к Нинке годы «лип»,

Дружок он твой, но чую - страшный тип,

Хотя он - гармонист, кудрявый чуб,

Его отвергла – знать, он ей не люб.

 

Иван  приветлив с виду, но не скрою, 

Что взгляд его страшит меня  порою.

Забил он кошку - кровью истекла -

Свою, - стянула что-то со стола…»

 

Андрей стал заразительно смеяться:

« Сморчка Ванюху кони лишь боятся.      

О, бедный воспаленный разум бабы!    

Ты, Аня, не смешила кур хотя бы!

 

Слабак Иван, а в драку лезть горазд, 

Его все били, защищал не раз,   

                                                                    

Вступался за него я по соседству.

Вчера с ним вспоминали школу, детство,     

Как спирт отца стянули, и напились

Подростки, мы охоту с ним любили»…

 

Андрей не спал, смакуя прошлый вечер,

Как сердце его ёкнуло при встрече,             

Как вскрикнула и побледнела Нина,

Заплакала, обняв его  у тына.

                                                                              

И нежность взора, голоса, груди                 

Знакомый шеи шёлковый сатин                                               

Её он вспомнил, слыша стук в висках.       

Свела пути их вновь судьбы рука.                    

                                                                                       

И вновь, и вновь их трепетные встречи.             

И ждали поцелуев губы, плечи,

Кипела страсть, как горная река,   

И двое были счастливы …пока…

 

…Иван поодаль, ревностью ведомый,

На матери отыгрывался дома.

Бесил петух, мычание коровье,

Был взор его колюч, налитый кровью,

 

В сарай войдя, от злобы изнывая,

Бил в стену, руки, ноги разбивая!

Снимало ярость боли ощущенье.

Недолго длилось это  облегчение,

Андрею отомстить мечтал по ходу,

Когда они пойдут  с ним  на охоту.

  

…Андрей ему мешал, идя по тропке,

Как в жизни, верховод, и не из робких,

То сник он, вспомнив доброту Андрея,

То клокотало мщенье, душу грея!

 

И врал Иван про «Нинки шуры-муры»

При немцах, видя взгляд Андрея хмурый.     

Все шло по плану, и подъем всё круче, 

И роковой обрыв, и метр от кручи!

 

Их нравы, как у гор, круты, спесивы!

Вскипев, они схватились в пробе силы!

Толчок Ивана, злобой раздираем -

 Андрей сорвался и повис над краем!

 

«Ты, дрянь!» -  он процедил, вцепившись в выступ. 

Иван же, сквозь взбешённый смеха приступ,

На пальцы наступивши с наслажденьем,

Внизу услышал крик и стон паденья.

 

Сверкнуло вслед бегущему Ивану

Вдруг небо, гневно глядя с тучи рваной,        

 

И  гром, и  капель дождевые стуки,

Деревья, онемевшие в испуге,       

Гремели скалы подлости в укор,

Судимой строго по  Закону Гор…

 

…Хоть медсестрою всю войну прошла,

 Соседка, войдя к Нине, обмерла, -                          

Напомнил холод каменного взгляда           

Сходившего с ума  юнца-солдата, -

 

И  долго била Нину по щекам,                 

Раздался всхлип бедняжки-ангелка.

«Ну, наконец-то, вроде, отошла,

Хлебни из фляжки – спирт я принесла».

 

Царапалась рыдающая Нина,

Скрутив ее, влила ей спирт насильно:

«Мне не перечь, во мне мужская сила»!

И, вспомнив о своем, заголосила,

 

Как парень приглянулся ей в санчасти,        

И  взрывом их разорванное счастье,

Как вздрогнула она, похолодела,                            

Завыла у безжизненного тела…

 

«Андрей в горах разбился, тетя Тома…»-

Душили слезы Нину в горле комом.

«Бедняжка, сколько в жизни этой  боли

Видала я… Нет горше бабьей доли»…

 

Ничто теперь Ивану не мешало,

Душа его надеждою дышала,

Стал к Нине приходить, бедой убитой,

Как старый друг, сочувствуя ей с виду.

 

Но Нина поняла его, отвергла,

В нем самообладание померкло,

Он тщетно силой взять её хотел,

Избил, бесясь. Полгода отсидел.

 

И жизнь Ивана начала ломать,

Вернулся, а уже  в могиле  мать,

Он сник, и не хотелось жить порою:

«На чьём-то горе счастье не построить»…

 

Он скоро слёг, наказан был судьбою

За смерть Андрея  и самим собою.

Зашедшей Нине, он,  осилив робость,

Признался, что столкнул Андрея в пропасть.

В бреду его все звал, разгоряченный,

И умирал он в муках,  не прощённый…        

 

Судьба же Нину сохшую жалела,

Ей улыбнулась,  Нина  посветлела,-

Ждала она, свою надежду грея,               

 

Ребенка от любимого Андрея…

 

 

Он  отдушиной был у тогдашней системы

Наших «кляпов» с «флажками» запретов,

Не вмещали стандартные  тесные стены

Дух Володи, актёра, поэта.

 

И громада «фрегат», пел, обложенный вето,

При аншлагах страну всю взрывая. 

Но на роли не принят и строем «корветов» -

«Не поэт», - и усмешка кривая.

 

Потому, что внутри он, и в жестах, и слоге,

Как Хлопуша его исступлённый!                    

Дон Гуан во плоти! Клокотал в монологе

Русский Гамлет! Металл раскалённый!

 

И хрипел в «колее» обо всём, что терзало

Наши души он, голос срывая!

И входил в резонанс он с отдачею зала,

Распаленного в песенном шквале!

 

Усмирить не смогли – кровь вскипала в аорте

« Иноходеца».  Бурля непокорно,  

Еще хлестче его бесновались в аккорде

И несли «привередливо кони»!

Сотни жизней-ролей не сыграл он, а прожил,

Во всю силу на сцене, с экрана.

Вот он, гриф истязая, винты покорёжил,

Стойкий «лётчик» в порыве тарана!

 

Шла вразнос его мощных стихов канонада!

Он, у края, «штрафник» неуёмный,

Шёл за Родину насмерть, - кому-то же надо  

За Россию болея душой, как Атлант он,         

Груз взвалил на себя неподъёмный.

 

К сожаленью, предел есть у прочности стали, -

Надорвался поэт в бурном раже.

Но накал его песен в гитарном запале

И пронзительно яркие роли впитали

Навсегда поколения наши….

 

***

Жаль, Брусенцов, поручик, огонь киноленты,

Он, Жеглов наш, Арап благородный

Не узнал, что поставят ему монументы,

 

В честь победы любви всенародной…

 Дом в деревне

Дом в деревне я имею,

Рай для кой кого, 

Я ж вдруг понял, цепенея,

И взбесился, стервенея

Это ж дом! меня имеет!

А не я его.

 

Вроде всё, проблемы сада,

Двор я подтянул,

Но плодится дел армада,   

Как в Европе страны НАТО!

Тут ещё по рынкам надо

Выгулять жену..

 

Мрачно в грядке ковыряюсь,

С тёщей – «сю-сю-сю»,

Не грублю, терплю, стараюсь,

Плюсовые набираю

Я очки вовсю!

 

Но не в мочь уже мне больше,

Смирному хвощу..

Хватит! От себя мне тошно,

Надоело! быть хорошим! –

Выпить я хочу!

 

Водка – дезинфектор классный.

Сразу от меня     

Убежала дел проказа,

Быстро семеня.

 

Все спецы по связям внешним,

Спьяну, кореша,

Вспомнив козни зарубежья,

Извергая мат кромешный,

Вздыбится душа!

 

Заикает в такт Абаме

Весь Евросоюз!

Ощутит наш скрип зубами

Парашенко-гнус!

 

Жаль, до гнили иностранной 

Пете далеко.

Он бы с правой Эрдогана,

После третьего стакана б,

Вырубил легко.

 

Но уже мы никакие, -

Все пургу несут,

Времена пошли благие, - 

Хоть такси и дорогие, -

К дому довезут.

 

И дойду, домой вернусь я,

Пьяный индивид,

А  жена вздохнёт  и впустит,

Не смотря на вид.

 Гибель друга               По рассказу ветерана ВОВ Таранцева М

                                                                      С. Покровское       

По жизни мужика не знаю тише,

Сапером был, – трепаться не с руки,

Казалось, всю войну, шёл дядя Миша,

В ладони сжав гранату без чеки.

 

О том, что воевал, он нам - ни звука.

Подпив, разговорился как-то раз,

И вспомнил, с дрожью губ, сапёра-друга,

Слезу смахнул - о нём повёл рассказ.

 

- Картошкой нос,- нескладной он породы, -

Хотя стоял последним он в строю,  

Он в пекле первым был, любимец роты,

Рисков, на «ты» со смертью был в бою…

               

…Застыл я с ним на снятие мины первой,

Я помню, как болтая ни о чём,

Он стронул капсюль, щекоча мне  нервы,

Прикрыв меня «зелёного» плечом.

 

…Мы с ним снимали сотни мин, и – нате!

Судьба взглянула злобно, свысока,

Уже он понял – «не пойдет» взрыватель!

И видел я, как выпала чека!

 

Все напряглись. Шёл холодок по спинам.

Уже он слышал, как «пошёл» боёк.

Смертельное  разжатие пружины

Никто остановить уже не мог.

 

Всё помню: те никчемные движенья,

Свое бессилье, бесполезный крик,

Я с дрожью ощущал от напряженья

В своих сведенных мышцах нервный тик!

 

И  - взрыв! мерк разум, боли нет предела..

И, вдруг, - видение в дымке голубой,

Как облаком всплыла кристально-белым,

Огромная душа над хрупким телом

Его, меня закрывшего собой…

            

Замучил сон: мы будто вновь «на мине»,

А он: «Дай лучше я!», а я: «Давай…»

Зачем послушал? - маюсь я поныне…»

 

«Помянем друга, тезка, наливай».

 Дом в деревне

Дом в деревне я имею,

Рай для кой кого, 

Я ж вдруг понял, цепенея,

И взбесился, стервенея

Это ж дом! меня имеет!

А не я его.

 

Вроде всё, проблемы сада,

Двор я подтянул,

Но плодится дел армада,   

Как в Европе страны НАТО!

Тут ещё по рынкам надо

Выгулять жену..

 

Мрачно в грядке ковыряюсь,

С тёщей – «сю-сю-сю»,

Не грублю, терплю, стараюсь,

Плюсовые набираю

Я очки вовсю!

 

Но не в мочь уже мне больше,

Смирному хвощу..

Хватит! От себя мне тошно,

Надоело! быть хорошим! –

Выпить я хочу!

 

Водка – дезинфектор классный.

Сразу от меня     

Убежала дел проказа,

Быстро семеня.

 

Все спецы по связям внешним,

Спьяну, кореша,

Вспомнив козни зарубежья,

Извергая мат кромешный,

Вздыбится душа!

 

Заикает в такт Абаме

Весь Евросоюз!

Ощутит наш скрип зубами

Парашенко-гнус!

 

Жаль, до гнили иностранной 

Пете далеко.

Он бы с правой Эрдогана,

После третьего стакана б,

Вырубил легко.

 

Но уже мы никакие, -

Все пургу несут,

Времена пошли благие, - 

Хоть такси и дорогие, -

К дому довезут.

 

И дойду, домой вернусь я,

Пьяный индивид,

В темноте  отлив на кустик,

А  жена вздохнёт  и впустит,

 

Не смотря на вид.