Бредут тихо блёклые тени,

По кромке из серого дня.

Дождь вторит унывному пенью,

В осколках стеклянных звеня.

Ни скарба, ни сумок привычных,

Из рубищ обычных прикид.

Во тьме, без рассветов столичных,

Унылый, безрадостный вид.

И музыка глоток охрипших,

В любом закоулке слышна.

Живущих, когда-то погибших,

Прекрасна, противна, страшна.

Вот скроются за поворотом,

И схлынут, что вечный прибой.

И ты понимаешь душою,

В толпе той, мы, тоже, с тобой.

Многострадальна моя,

Любимая страна, святая.

Ты ясный свет моих очей,

Другой такой страны не знаю.

Терпела вечно палачей,

В надежде святостью исправить.

Чтобы громадою свечей,

В церквях за жертвы тризну править.

Сторицею в горнило зла,

За всех поверивших в тирана.

Одна страна на всех была,

Одна на всех, большая рана.

И сердце доброе одно,

Даже на тех, кто правит нами.

Кто топит, приближая дно,

Своими гадкими делами.

В мученьях вечности всегда,

Страна их имена стирала.

Забыта чёрная орда,

Сгниют тевтонские зАбрала.

Стена сотрёт привычно прах,

Тех, кто сутяжничал страною.

Забрав с собою тёмный страх,

И записав дела в былое.

Всё канет в вечность, только жаль,

Христовы муки не исправить.

Страна моя, моя печаль,

Тиранам долго нами править.

Наша жизнь жестокая леди,

Гонит чувства всё время по кругу.

Мы с тобою сегодня соседи,

Нестандартно чужие друг другу.

Расстояния словно страницы,

Вперемешку и много, и мало.

И улыбками чуждые лица,

Маской  пыльной, что покрывало.

Разговоры о мнимом единстве,

Чай, застолья семейные, вроде.

Запивая пирожное Клинским,

Помечтаем о странной свободе.

Чтобы лунные встретив восходы,

На отглаженном одеяле.

Целоваться привычке в угоду,

Забывая о ссоре в запале.

После, спинами грея друг друга,

Свои мысли на плаху Морфею.

Пусть и бывшая, всё же подруга,

О чём горестно сожалею.

Не надо уходить и расставанье подгонять,

Раз всё серьёзно.

Быть может обождать и свои чувства показать,

Пока не поздно.

Прочь. На пол маски неприступности,

Глаза в глаза.

Как много в жизни общей глупости,

В душе слеза.

Лишь подойти её обнять,

Так крепко-крепко.

И на погоду не пенять,

Дождливо редко.

И вместе, за руку, проторив путь, 

Из размышлений.

Ты не один, не как-нибудь,

Чужих сомнений.

Осталось лишь преодолеть,

Ещё немного.

Душа к душе, пусть даже смерть,

Не так убого.

Остановись, не торопись, 

Уход назначив.

Глаза в глаза, в судьбу вглядись,

Переиначив.

Народ кто может быдлом обозвать?

Правительство на дело вёрткое.

Им  б в глаз точеною отвёрткою,

Но  терпим, вспоминая чью-то мать.

Кто может задушить народ налогами?

В краюху впились  бедолаги-бедняка,

Чья жизнь, увы, не так легка,

Со рта счищая жир, прикинувшись убогими.

Фальшиво в грудь, вы стали патриотами,

Пока есть, что отнять и поделить.

И слезы крокодильи долго лить,

Сославшись на маразм, что были идиотами.

Кто правит нами сирыми по духу?

Те, кто во власть, впиваются зубами,

Не оторвать от кресла тягачом.

Что был когда-то паяцем и врачом,

Теперь тебя не ценят и считают дураками.

Две разных ипостаси крутятся в Руси,

Одни смиренно, терпеливо крест,

Пока достанет и совсем не надоест.

Другие в страхе за бабло и с мордою в спеси.

Как хорошо, что я не ждал,

Тебя в чарующей аллее.

Не плакал, чувства не терял,

От твоего, от гласа млея.

Что не испытывал тоски,

В разлуке долгой и далёкой.

И не писал тебе стихи,

Не засыпав в ночи глубокой.

Не теребил, шизея, край,

От злости угол занавески.

Не приносил в свой светлый Май,

Любви горелые обрезки.

Не млел от ласковых касаний,

От поцелуев жарких в губы.

Не назначал тебе свиданий,

Чтобы услышать, как мы любы.

Не рвёт душа от ревности и злости,

И не тревожит сердца сказочный овал.

И не построен между нами мостик,

Увы, не много потерял.

Ты попрекаешь вскользь меня,

Моим забытым, чуждым прошлым.

Во всех грехах судьбу виня,

Не вспоминая о хорошем.

И пыль от прежнего безгрешья,

Вздымаешь криком в потолок.

Потом вновь слёзы безутешья,

И крик « Как, ты, паршивец мог?».

На свет вытаскивая смело,

От грязи тёмное «бельё».

И расставляя всё умело,

Как будто только всё моё.

Ты в нём прелестная девчонка,

А я обыденный мужлан.

И все на грани злости, звонко,

До визга взвинченный тонал.

Но в том «безоблачном» раздолье,

Есть тёмное и у тебя.

Не тереби, посыпав солью,

То, что зажило, миг любя.

Не стоит вспоминать о прошлом,

Не стоит кости ворошить.

О будущем, и о хорошем,

Быть может , просто радоваться, ЖИТЬ.

Наша жизнь жестокая леди,
Гонит чувства всё время по кругу.
Мы с тобою сегодня соседи,
Нестандартно чужие друг другу.
Расстояния словно страницы,
Вперемешку и много и мало.
И улыбками чуждые лица,
Маской  пыльной, что покрывало.
Разговоры о мнимом единстве,
Чай, застолья семейные, вроде.
Запивая пирожное Клинским,
Помечтаем о странной свободе.
Чтобы лунные встретив восходы,
На отглаженном одеяле.
Целоваться привычке в угоду,
Забывая о ссоре в запале.
Потом спинами грея друг друга,
Свои мысли на плаху Морфею.
Пусть и бывшая, всё же подруга,
О чём горестно сожалею.

Многострадальна моя,

Любимая страна, святая.

Ты ясный свет моих очей,

Другой такой страны не знаю.

Терпела вечно палачей,

В надежде святостью исправить.

Чтобы громадою свечей,

В церквях за жертвы тризну править.

Сторицею в горнило зла,

За всех поверивших в тирана.

Одна страна на всех была,

Одна на всех, большая рана.

И сердце доброе одно,

Даже на тех, кто правит нами.

Кто топит, приближая дно,

Своими гадкими делами.

В мученьях вечности всегда,

Страна их имена стирала.

Забыта чёрная орда,

Сгниют тевтонские зАбрала.

Стена сотрёт привычно прах,

Тех, кто сутяжничал страною.

Забрав с собою тёмный страх,

И записав дела в былое.

Всё канет в вечность, только жаль,

Христовы муки не исправить.

Страна моя, моя печаль,

Тиранам долго нами править.

О сколько строилось церквей,

На наши деньги трудовые.

Не счесть закупленных свечей,

Икон и ладана, да люстры золотые.

И для чего? Чтоб наши души,

За злато обещать кусочек рая.

Чтобы купить клочок прелестной суши,

Отстроить замки, быдло презирая.

Доильни, что мы создали, душою благолея,

 Их кормят, рай приблизив раньше срока.

Вино, почет тенистая аллея,

Для бедных кущи поднебесные далёко.

Баранов, что не внемлют строкам освящённых книг,

Мы все создание единые от бога.

Трава, жучок, младенец и старик,

Все, только их не трогай.

Забыли рясы, описание своё,

Урвав от жадности, ещё один ломоть.

Где в душах нету святости, гнильё,

Создатель – Церковь, только церковь не господь.

Все восхваленья, господа, 

Поверьте, очень много.

Мы сами создали «Бомка»,

Чудовище из бога.

Мы поднялись на пьедестал,

Воинствующей клики.

И мир реальности пропал,

Под грузом лжи великой.

Мы преклонились перед злом,

Победы ожидая.

В душе бедлам, в душе излом,

Закрыты двери рая.

Теперь не плачьте, зло копя,

Роняя слёзно семя.

В довольстве плавает, скорбя,

Жирующее племя.

Полночный зной персидской ночи,
Откинут напрочь балдахин.
И месяц нервно морду корчит,
Смеётся, что лежу один.
Ему ругать меня не сложно,
Труднее в душу заглянуть.
Затронув чувства, осторожно,
Мне, указав печальный путь.
И взбередив былую рану,
Высвечивая чудный лик.
Ломает жизнь, что шла по плану,
С усмешкой вслушиваясь в крик.
Напомнит о счастливой сказке,
Что кончилась на взлёте лет.
Прочь от любви и на пол маски,
И на стене блестит стилет.
Не понимая, нет замены,
Той, что украла мой покой.
Палатки полог, словно стены,
Мне давят душу карой злой.
А помнишь, мой ночной зевака,
Как прячась от тебя в тени.
Мы целовались сладко-сладко,
Лишь на мгновение, одни.
Как шёлк волос рука ласкала,
По коже бархата, к бедру.
Как ночи нам ничтожно мало,
Разлуки слёз, лишь ночь к утру.
Чтоб невзлюбив покорное светило,
В разлуке провести весь день.
До встречи с той, любимой, милой,
В ночи, вновь, прячась в пальмы тень.
Ты помнишь, светоч узколобый,
Тот роковой, для счастья миг.
Та, что клялась любить до гроба,
Ушла совсем. Мой дикий крик,
Гиен облезших распугал в округе.
Палатка пала под ударами кинжала.
Рассвет застал меня в песчаной вьюге,
Но этого ей показалось  мало.
Ты с другом, что я тайны поверял,
Делился всем, как с кровным братом.
Двоих любил, двоих и потерял,
И злобы пульс, в мозгу тугим набатом.
О сколько я пустынь исколесил, 
Недель провёл в безрадостном запое.
Всё продал, мир совсем не мил,
Гулял с другими, растеряв святое.
Та злая ночь случайно завела,
Меня под сень чарующего парка.
В  объятьях друга млела и цвела,
В крови пожар, на сердце жарко.
Огонь моей поруганной любви,
Вулканом диким хлынул в душу.
Под пальмой, что уже считал своей, они,
Я задыхался, словно кит, что выброшен на сушу.
Никто в тот миг не мог помочь,
Я словно коршун налетел.
Сверкнул кинжал, две жизни прочь,
И я один, среди любимых тел.
Мой жуткий вой, опять тебе достался,
Правителю ночных потех.
Сбежал, в чужой дали скитался,
Пытаясь замолить свой грех.
И вот на старости вернулся, 
Могилы занесло песком.
Кинжал, со стоном, в ножнах шевельнулся,
И прошлое  кошмарным сном.

Ты усни, в ладошке, ветер,

Убаюканный мольбой.

Позабудь про всё на свете.

Никого. Лишь мы с тобой.

Мягче вереска пылинки,

На ладошке, словно пух.

Снятся дивные картинки,

Одному тебе, за двух.

Плавно я тебя качаю 

И тихонечко пою.

Отдохни. Устал. Я знаю.

И доверь мне боль свою.

Нелегко, тебе , бродяге,

По просторам колесить.

Побывавшем в передряге,

Полной кружкой горя пить.

Задыхаясь от миазмов,

Заболоченных трущоб.

Химии, вонючих газов,

Так бы точно я не смог.

Видеть горе постоянно,

И напрасны мольбы.

Не прикрытые останки,

Полусгнившие гробы.

По просторнейшему полю, 

Из белеющих костей.

Прогуляешься ты вволю,

Сыплешь прах из всех горстей.

Я один с тобою, милый,

И дни наши сочтены.

Радиацией постылой,

Мы с тобой облучены.

Успокойся, что же делать,

Нету тут ничьей вины.

Нам с тобою, друг, достался,

Этот мир, после войны.

 Так усни, в ладошках, ветер,

Песнь свою на миг замкни.

Мы, с тобой, одни на свете,

Спи, родимый мой, усни.

Ах, сколько раз меня меняли,

Как девку, что за деньги ляжет.

И урезали, и шпыняли,

И слова поперёк никто не скажет.

Не защитил меня народ,

Понуро, рабски голову к колену.

Вот и вертит меня урод,

В угоду золотому плену.

И каждый раз, когда меня меняют,

Взрезают государства душу.

Надежды демократки тают,

И вместо созиданья, я всё рушу.

Так вспрянь тот, для кого я создана,

Скажи серьёзно, строго им в ответ.

Мы защитим тебя, моя родная,

И скажем твёрдо, громко – НЕТ!

Мне нельзя в президенты, воровать не умею,

Так по мелочи тырить, чашки, ложки и блюдца.

Мне нельзя в президенты, я от власти хмелею,

Это стольких ограбить, и обратно на должность вернуться.

Вот простым депутатом, да с бессрочным мандатом,

Спать умею, на парах не раз засыпал.

В перерывах подраться, да облаять всех матом,

Пропиариться с шиком, нарвавшись на щедрый скандал.

Воровать не умею. Буду брать, раз дают,

Коль глава щедро делится пенкой.

И бояться как все, защищая домашний уют,

Когда старший, под зад, впечатляюще, двинет коленкой.

Помечтал, отдохнул, и на горб по тяжёлой болванке,

Мне до пенсии снова десяток не пройденных лет.

И что спорить с глухими, терзаясь в пустой перебранке,

Когда дома тебя с продуктами ждут на обед.

Я своровал у девы поцелуй,

Украдкой прикоснувшись к пламенным устам.

В смущении на шаг, про всё забыв,

К спасительным поближе быть кустам.

Но нет в тебе ни злости , ни обиды,

Притихшая на время грусть.

Ждала его так долго, видно,

Не от любимого. Ну что же. Пусть.

Потом ладошкой, что пропахла мёдом,

Мою небритость теребя.

Сказала, что приятно и обидно,

Ждала его, прости не от тебя.

И болью ласка, от нежного касанья,

Щемит в тоске и тело, и душа.

К чему же запоздалые признанья,

В вечерний сумрак, тихо, неспеша. 

Ушла, мой миг той пирровой победы,

Тяжёлою кирасою на плечи нацепив.

Согнувшись, словно уносила беды,

Во мне мечту мою убив.

Стонало сердце от протяжной песни,

Что пел мне в юности геральд.

Себя в кулак, ни капли мести,

Слеза буравила  асфальт.