* * *
Есть Правда где-то за горами и лесами,
средь рек молочных и кисельных берегов,
где боги любят молоко и доят сами
своих довольных и упитанных коров.

И есть вулкан, дуй восемь раз и не остудишь,
который изрыгает лаву лжи;
полубогов здесь полуправду полулюбят,
почти привыкнув этой полужизнью жить.

*
Прибив корону гвоздиком к затылку,
гнилой божок себя уж богом мнит
и без зазрения, как джина из бутылки,
на волю выпускает аппетит.

Божьим коровкам в своей святости поклялся
и в том, что явит изобилья рог.
Он обещал и, обещая, улыбался,
на точки на спине введя налог.

Сманил божьих коровок кислым пойлом,
скормил из ящика всю из сусеков хрень...
А раз коровки - шагом марш все в стойло!
И молоко давать два раза в день!

Иммунитет пропив и потеряв сноровку,
всем брешем и себе, что возросли.
Не божие - убогие коровки,
сгрудившись в кучки, ждём халявной тли.

Охрипли от тупого блеянья "Мы в/месте!",
но не конкретизируя - в каком.
На псевдорадостных субботах ставя крестик,
свой робинзона календарь ведём.

Терновой шляпой нас судьба венчает.
Венец хреновый брезжит впереди.
Кичимся тем, что нас е&ут, а мы крепчаем
и гордо рвём тельняшку на груди.

О, Небо! Русским жидки твои розги,
всех нас любя, дай по хребту трубой!!
Чтоб варежку прикрыть и думать мозгом,
не в этой жизни, так хотя б в другой.
_  _  _

* * *
Он не искал её. Она пришла сама.
Судьба "за глазки" дурню сделала подарок.
От встречи он остался напрочь без ума,
гореть и плавиться стал, как свечи огарок.

Всё потерял или обрёл любовь - о том
вам не скажу, теперь предчувствия иные.
Коль буду счастлив - нежный стих с меня потом;
сгорю дотла - ну, что ж - расскажут вам другие.
_  _  _

Ливень-рыдание
   на улице и во мне.
Я иду на свидание
   к морской волне.
Но она пришла страшная, непригожая,
с тиной, мутная, на себя непохожая.
- Отреклась ты от чего,
   ветром вплавь гонимая?
Не ответит ничего.
   Нежная. Ранимая.
Будто силы берeжёт,
   ждёт её работа.
Заморозит. Обожжёт.
   Злая от чего-то.
- Кто обидел? Что виной?
   Знаешь, бедолажка,
не видал тебя такой,
   видно, очень тяжко.
Не на шутку разозлилась -
   презирает жалость.
О песок у ног разбилась
   и в него впиталась.
- Коль обидел, извини -
   говорю зачем-то.
Только кто меня винит?
   Знаю - сто процентов,
что судьбой предписано
   в гадкую погоду
вести себя неистово -
   командует Природа.
_  _  _

***
Держишь крепко мозги свои скудные
шаром черепа, как фильтр грязь;
где извилины лживые с мудрыми
меж собою сплетаются в вязь.

Дрожь бьёт тело твоё не балетное.
Без ребра неустойчив вопрос.
Сердце вырви своё безответное,
с отвращением брось на поднос.

От души отрекись, она тёмная.
Сам согнёшься в вопрос, кость трещит.
Разухабистая и бездомная
совесть хуже, чем радикулит.

Всё нутро в угрызеньях вибрирует,
как несвежий давно холодец.
Глутаматы и страхи насилуют
и ты в паспорте только самец.

Опустился до поиска желудей,
но и тут рылом лень ковырять.
Чем сытней твоя тушка и тяжелей,
тем труднее на лезвие встать.

А когда сам не сможешь в урочный час
по судьбе, как по бритве пройтись,
струсив от глубины ровных ран и фраз, -
не взывай, не молись, не крестись.

Существо твоё, вусмерть нерезвое,
страх не сможет уже побороть.
Жертва ты. Да к тому ж - бесполезная.
И фраппирован наглостью лезвия
поздно. Ты - не единая плоть.
_  _  _

Я хочу быть один,
как Ходжа Насреддин.
Притомило бзиканье в затылок.
Ты шагнула за край,
выдохнув: "Выбирай -
я или бардак твоих ухмылок!"

Я плечами пожму...
На дорогу займу.
Вслед контрольный выкрик укоризны.
...Как умел - так любил.
Вдруг у камня застыл,
вот - курсор былинный к всяким тризнам.

Если вправо пойду -
всё пропью, пропаду. -
Камень на развилке мне пророчит.
И налево погодь!
Без любви тешить плоть -
рад, да цифры в паспорте хохочут.

Как ни тяжко в пути,
упрямо прямо ползти -
с детства книжной истине внимаю.
Но никчёмным прослыть,
лоб о стену разбить -
камень, ухмыляясь, угрожает.

В мыслях вялых закат.
Оглянулся назад -
по следам успею ль возвернуться?
Удила закусить?
"По-людски" снова жить?
Под законы стадные прогнуться?

С неба шепчет звезда:
"Даже съели когда -
всё равно, два выхода найдётся."
От звезды вновь светло.
"Встань - шепчу - на крыло,
прыгни вверх и дотянись до солнца!!"
_  _  _

* * *
Великой гвардии могучие сыны
с подгузников не ведали про боль.
Но сыто-пьяно засиделись без войны
и в паутине мирной тишины
проспали, как побила знамя моль.

Пыль вгрызлась в эполеты. И ружьё
безжалостно проели ржа и грязь.
Глядь, командиры - сплошь одно ворьё...
Шансонит во всю глотку вороньё,
со всех щелей смердит довольно мразь.

И цепью уж не скованы одной.
Не вариант нагнуться и поднять
хлеб, на земле заметив под ногой;
не смех встать к кассе за простой водой,
зато смешно про "верить" и "понять".

Великой гвардии могучие сыны...
Им постепенно стало не до чести.
Наели рожи так, что кабаны
до слёз завидуют. А у сынов  штаны
в коленях стёрлись и в "том самом" месте.

Не ровным строем, табором бегут,
всосав с масс-медиа гламурненькую новость -
мол, будто где-то за бесценок продают,
а первым прибежавшим так дают
почти что новую ещё почти-что-совесть.

Судить великой гвардии сынов
во мне желанья нет и полномочий,
но очень верить хочется мне в то,
что наши победят. И через сто
каких-то
        жалких
              лет ...
_  _  _

* * *
Сурово ветер рвал волну.
  Волна, сопротивляясь,
     думала одно:
"Да, мил он сердцу моему,
  но я попритворяюсь".
     Так заведено.
_  _  _

* * *
О вкусах не спорят, пороки скрывают,
в витрину все ставят жизнь без заковык,
из изб не выносят сор, не выметают,
в глазах не прочтёшь то, о чём замышляют;
театр отношений - закон. Ты привык.

В лицо улыбаясь, пройдут, плюнут в спину;
потёмки чужая душа, мозг - тайник.
Подобие дружбы в собрании  лет сгинет;
те, с кем ты поднялся, они же и скинут;
свалился, ушибся, но встал и привык.

Локтей не кусая, залижешь лишь раны,
глаза не потухли, башкой не поник.
Ты мёдом страстей зла намажешь капканы,
на друга и брата накинешь арканы...
Разбей! Поломай! Разорви!
Ты привык.

Дни, месяцы, годы... Конца и не видно.
В понятьях - сопляк, а душою - старик.
Тебе не бывает ни больно, ни стыдно,
сосед тебя круче - вот это обидно!
А в зеркале кто?
Ты забыл.
И привык.
_  _  _

* * *
Раскрасили тело надежды
турецкой просроченной краской.
Сентябрь в апрельских одеждах,
скрыл злую мордашку под маской.

Укрыли ослабшую веру
в бороздах бескрайних полей,
присыпали известью, серой...
Любовь посадили на клей.

Орудья "Авроры" убоги
и тих для Пальмиры их стон.
Зарнице раздвинули ноги
и в рот затолкали страпон.

Край острый, миг мысли летучий.
Мне жить на краю хорошо!
А жить хорошо - ещё лучше...
Я Невский весь в кедах прошёл.
_  _  _

*  *  *
Я к тебе тянусь напрасно,
зря шаги мои легки, -
безнадёжно и ужасно
далеки

от луны и друг от друга -
тут заспорь, где больше даль.
Песню нам поёт упругая
печаль.

Я в своей, а ты, на горе,
в общей камере живёшь;
моих шуток, аллегорий
не поймёшь.

Я абстрактен, ты буквальна -
мне за спесь такая месть.
- Как дела?
В ответ: "Нормально."
Это жесть!

"Норма" - скука и отрава,
в норме мой ржавеет нрав.
Даже не смотрю направо.
Я не прав.

Я ведь лев, - хожу налево...
С козырей начну свой флирт:
... Что вы, что вы, королева!
Чистый спирт!

То ли гнёт, а то ль услада -
сразу не войти во вкус...
Не дано? Ну, и не надо.
Обойдусь.

Просто нет такой причины
призадуматься всерьёз,
чтобы мне-гардемарину
вешать нос.
_  _  _