Утро осеннее статью кобзонною
давит из хмары фреш демисезонный.
Всё по лицензии, даже резонно,
но, вот чего-то не так...
Осень в моменте не помнит законов,
Грусть - внутривенно, стихов макароны
нА уши льстиво, поправив корону,
а в лоб тавро - твёрдый знак.

Я вискарём нервы подуспокою,
лоб жжёт, клеймо козырьком не прикрою,
книжку, как сейф, с заначкою вскрою
и утру "fuck" покажу.
Стельки - новьё! Аватарка побрита,
стирана майка, все дырки зашиты
и на глагольные рифмы открыто
я твёрдый знак положу.

Утро, сплин, осень - мозаика мгновений,
сильно вспотеют мне грызть настроение.
Сами запутались в хитросплетениях,
из коих я вышил флаг.
Холодно. Съёжились шавки и птахи,
и перестали брить ноги девахи...
Красною нитью - послать бы всех (дальше),
но нем я, как твёрдый знак.

Знаю ответы. А осень не спросит.
Даже пары вискаря не вывозят.
Рьяных фантазий фонтан барагозит,
как для Шопена Жорж Санд.
Хочется вылезти из тёплой норки,
встрять против осени в жёсткие тёрки,
мысли скрутить в бесконечность восьмёрки,
но выйдет вновь амперсанд.
_  _  _

Агнешка Бакаутова

микро-поэмка

1. (навроде пролога)

Злил всегда соседей люто
тем, что не ломал костей,
прыгая без парашюта
в море низменных страстей...

Там же, рядом с парашютом,
ржаво акваланг лежал, -
прапор секса Бакаутов
без страховки море знал.

Раздражал примером личным, -
там, где прапор - дикий секс.
Прапорщик на море - мичман,
звание на море - вес!

Мичман ни на грош не пешка,
у него в глубинах трон...
Вдруг из пены - дочь Агнешка!..
Донырялся, царь Тритон.

Сказано ж - предохраняйся!
А иначе на кой шут
нам представлены девайсы -
акваланг да парашют?!

Есть трофей - как сельди в бочке
сотня девичьих сердец.
- Бонусом примите дочку,
вот вам метрика, отец!

Раньше не стояли рядом
у героя страх и страсть.
Нынче пот промозглым градом,
сжалась "викингова пасть".

Спас девчонку от приютов
дальний дядя Автандил.
А распутник Бакаутов
погрузился и не всплыл.


2.

Время шло. Росла Агнешка.
Век, с ним всё, пошли на слом.
Хочешь жить - торгуй, не мешкай,
лучше нефтью, чем таблом.

Новый век придумал смену -
поколение лотка.
Ценности теряли цену,
шли сначала с молотка.

Wind of Change всем мылил холку,
так, не ветер, а сквозняк.
Нищие на барахолках
отдавали за пятак,

что вчера казалось крепким,
но размазалось в гламур,
скрепы переплавив в скрепки,
штык перековав в шампур.

Изменилась жизни школа -
учит жить и вкривь, и вкось.
Всё на пене кока-колы
замешалось, склеилось.

У Агнешки папы гены -
прямо козырь в рукаве, -
ведь сама она из пены
родилась на этот свет.

В ипотечной жить квартире
ей предписано судьбой,
в мутном, суррогатном мире,
смутно зная про иной.


3. (отступление, ради которого всё задумано)

Сплошь стеллажи в побрякушках,
в виде дешманских лаж -
из Туапсе ракушки
да барахло "крымнаш".

И не нужны Агнешке
мыслей страничных тлен,
Горький, который Пешков,
Клеменс, который Твен.

Бусы из лазурита
навезены с югов.
Выставлены на Авито
Хемингуэй с Гюго,

Драйзер, не модный боле,
Гессе - так вовсе бред.
В хогвартской средней школе
литературы нет.

Библиотеки смыло -
мало "Ашанам" мест.
Плакать как раньше было -
неблагодарный крест.

Где пьяный дед в сортире
с книгой - эстет манер...
Самым читающим в мире
был наш СССР.

Каждый том был рандомен,
зачат в очередях.
Книга в советском доме
отодвигала крах

знаний и осознаний,
дум непустых голов;
от честных душ воззваний
к анорексии умов

длила путь всяко-разно.
Знали с кем спать, что спеть,
жили светло, не грязно.
И получалось ведь!

В омской глухой обороне
был коммунизм и сдох.
Ленина слил Лимонов.
Будем искать подвох?

Мир свой намокший памперс
гордо, как флаг, несёт.
Маркса зарезал Маркес,
всё победил Басё.

Всё б ничего, но мало.
Знамо - лиха беда
для всех начал начало,
эй, растяни меха!

Как по команде, съехав,
крыши стремглав - в запой.
Где теперь с Ванькой Чехов,
иль с Филипком Толстой?

Спреем - как есть - перцовым
кто-то в лицо въе&ал.
Императрица Донцова
правит сегодня бал.


4. (эпилог)

Вот. Теперь Агнешка губы
дует, силиконит грудь.
Стал портрет чертами грубый,
чёрств язык, размыта суть.

Всех магнитят искажения.
Чувств открытость - не твоё.
Мур и Суэйзи в "Привидении"
в сердце не воткнут копьё.

Всех страшит не то, что страшно.
И не истина в вине.
И мурашки от ромашек
не копытят по спине.

В кремль направлены стремления.
Но гниёт родной вигвам.
Не от тех слов выделения,
не такие и не там.

Бреши в логике, как вешки,
все извилины - в узлы...
Я и ты, мы все - Агнешки,
сиры, сИроты и злы.

Проблеск скор, а глупость вечна.
Мёда нет в пустотах сот.
Ай, спасибо, хорошечно,
положите на комод.
_ _ _

* * *
Снов обрывки в путах камасутры...
Гонг рассвета призывает - вдарь!
Тёплое грейпфрутовое утро
застит цедрой кислый календарь.

Ноет известково вентиль в ванной.
Тайна в потном зеркале, на дне.
Полотенце, тонусом желанным,
сонных злит мурашек на спине.

В зазеркальной тайне небо мая
параллельно скверне будних дней.
Я, жестоко в дёсны фтор втирая,
вижу свет посадочных огней,

слышу - даль то цокнет, то аукнет,
то взовьёт про Разина челны...
Фибры верещат: "Вот-вот и рухнет
всё!!" И пар, как слёзы сатаны

скрипом скорби с зеркала стекает...
Вспышками анархии - салют...
Поспешу. Иначе опоздаю
на работу. Дали подождут.
_ _ _

* * *
Девочка-муза Аня,
худи без рукавов,
в небо лежит ногами,
тьму нагнетая слов,

звуки сплетая в счастье,
пряча в кустах ружьё...
Как при советской власти
пяточки у неё.

Чистая и босая,
с радугой в волосах,
в чувствах своих нагая,
зА тем и ствол в кустах.

Мудрая муза Аня
знает про срыв резьбы,
пренебрегать не станет
прихотями судьбы.

Знает - где подчиниться,
ведает - где нажать;
рвать хочет, как тигрица,
любит котёнком спать.

Старый троллейбус зимний
в гору, хрипя, полез.
Нити маршрутных линий -
чёткой межой небес.

Сахарная Анюта.
Сладки её дела.
И на морозе лютом,
и под дождём цела.

На штукатурке камер
режет брелоком "free",
кристаллизуясь в мрамор,
но глубоко внутри.

В снег из такси ныряет,
да на ходу в сугроб.
Весь Краснодарский край ей
упаковать бы в гроб.

Вышедший к Челубею
заговорён на брань.
Глохнет пусть Адыгея
и не поёт Кубань.

- Добрая муза Аня,
паки... житье мое...
Дело ведь не в Кубани,
дело как раз в ружье.

Пить этажами выше -
риск авантюрный был.
Кое-что не услышал,
многое пропустил.

Дни - ковырянье меди,
к ночи на низкий старт...
Чиж - он опять приедет,
вновь зацветёт "Гранат"...

В тЕатре на балконе
смех с адюльтером в ряд...
Мама Христа в кулоне...
В паспорте семь-десЯт...

Всё потускнело ноне,
пущено под откос,
пусто на том балконе...
Даже и не полтос.

С каменным выраженьем,
в дезабилье чуднОм
глажка по воскресеньям
память раздавит льдом.

Чует свой город Аня,
чужда ей ширь полей.
В небо лежит ногами.
Небо - навстречу ей.
_ _ _

Забавно морща носики от вони,
вторые сутки без еды и сна,
девчонки-второклассницы хоронят
скоропостижно сдохшего слона.

Без устали в пятиметровой яме,
орудуя лопатой и кайлом,
девчули месят глину сапогами
под проливным октябровым дождём.

Слоновья туша (тут не стой без маски)
миазмами смердит на милю вкруг.
Слон сдох от сладкого и непомерной ласки
любвеобильных маленьких подруг.

Мутны глаза от горечи и боли,
в тоске застыл остекленевший взгляд,
а в нём немой вопрос: "Ну, что, одной ли
мы крови с человеками, Редьярд?"

Иммунитет слона в могучем теле
был к чмокам-обнимашкам не готов;
четыре тонны мышц слабей на деле,
чем полкило вонючих хомяков.

А дети, в то, что Хатхи врезал дуба
от их любви - не в силах факт принять;
настырно продолжают, стиснув зубы,
лопатами планету ковырять.

Зверь, издыхая, так и не был понят...
Скорбят девчата. Без еды и сна
вторые сутки под дождём хоронят
безвременно почившего слона.
_ _ _

Если раки, то у брода.
Если тьма грибов - знай меру.
Если солнце и свобода, -
значит труд, покой и вера.

Если клятвы и скрижали, -
значит тёрки и качели...
Фишку хаваю едва ли
и в моменте еле-еле.

Сбои - внутрь, дурдом наружу
и свистит со злостью фляга.
Ствол белю, чтоб выжил в стужу,
перезимовал бедняга,

чтоб с весной случилась встреча,
аромат плодов чтоб летом,
зная, что зима конечна
и всё кончится на этом.

      Полимерный тоталитаризм
      раком пятится к Лысой горе.
      Покажите живой гуманизм,
      чтоб пощупать, а не в словаре.

Если раком в гору метить -
свиста жду, но к носу кукиш.
Ты в один конец билетик
на свою зарплату купишь,

спички, сухари, патроны,
соль, стыд, страх, позор и лажу...
Про другие макароны
если что эфир подскажет.

Ветер рвёт с петель калитку.
Мир враз стал на свете лишним.
Глаз Большой списал в убытки
неба синь, цветенье вишни...

Время двинулось рассудком,
моды крик на разрушенья.
Три щенка издохли в будке
тихо, без предупрежденья.

      Инквизиция и остракизм
      все стремленья нагнут и под кнут.
      Заберите меня в коммунизм!
      Если нет, то хотя б в Болливуд.
_ _ _

* * *
Она выходит с сигаретой на балкон.
Ночь угрожает полнолунной желтизной.
Искрится в воздухе тревожный непокой.
Жить в беззаконии - единственный закон.

В лицо смеяться, если мерзкое лицо,
ей не привыкнуть, заставляй не заставляй;
ещё вчера казалось - амба, это край!
Но нет краёв в краю хапуг и подлецов.

Вчера мечталось, что наладятся дела,
казалось - хочется любить не ей одной,
ещё вчера кричалось: "Люди, это дно!"
Пробито дно. Все крики бездна обняла.

Сплошь пена в лозунгах. Где счастье, ё-моё?!
Не проглотить судьбы очередной заскок.
Сгорел до фильтра "Кент", на пальчиках ожог.
Всё. Покурила. Через три часа подъём.
_ _ _

* * *
Проснулся я. Был сон наивен.
Назло добру текла свеча.
Коснулся Бог демонстративно
пером малиновым плеча.
Искрилась тьма лишь. Всё застыло.
Хмельно и счастливо спал я.
Светилась нежностью унылость,
окно скребла печаль ничья.
Грешит Морфей и мы грешим.
Разбились вдребезги тревоги, -
тиши ночной гнёт тяжек им.
Скривились фонари убого.
 
- наоборот -

* * *
Убого фонари скривились,
им тяжек гнёт ночной тиши.
Тревоги вдребезги разбились.
Грешим мы и Морфей грешит.
Ничья печаль скребла окно,
унылость нежностью светилась.
Я спал счастлИво и хмельно.
Застыло всё. Лишь тьма искрилась.
Плеча малиновым пером
демонстративно Бог коснулся.
Свеча текла добру назло.
Наивен сон был. Я проснулся.

* * *
Из ниоткуда мирно шёл он в никуда,
      друзьям на зависть,
      с врагами знаясь,
ошибки, деньги не считая и года,
      богам не плачась,
      не приклоняясь.

Законы чужды, деньги - пыль,  года - вода...
      Он знал секреты
      с другой планеты,
а также тайны антарктического льда,
      том Кастанеды
      сменял на веды.

Он предвкушал вкус завтра, помнил цвет вчера
      и блеск зеркальный
      знал не по спальням.
Все буквы чтил в законах чести и добра,
      а не в кабальных
      и ритуальных.

Он ощущал насколько ценен каждый миг,
      он видел диво,
      он был счастливым,
хоть и подписан на Шнура и Литл Биг
      и вкус текилы
      любил нехило.

Нащупав суть, он близким раздавал покой
      в парах эфира
      без балансира.
Широким шагом и с распахнутой душой
      он шёл по миру
      под сердца лиру.
_  _  _

С федеральной свернул в темноту.
Путь пустынным пришёлся и странным, -
почитай, уж восьмую версту
еду в облаке марихуаны.

Фары били в тягучий туман,
тот от света густел, раздражаясь.
В голове неприличный дурман,
стекленели глаза и слипались.

В мутной дымке рефлексы мои
на пароль больше не отвечают.
Ни с того ни с сего дом стоит,
в окнах тьма и собаки не лают.

На крыльцо вышла тень со свечой.
Просквозил меня холод мертвецкий.
Я проситься решил на постой
потому, что устал не по-детски.

        - Привет! - скрипели стены коридора.
        Молчал я, страху отдавая дань.
        - Вам рады! Релаксируйте, коль скоро
        вас приняла гостиница "Кубань".

На порог я ступить не успел,
где-то колокол небо обидел,
а туман шепчет: "Welcome to hell",
я такое в ужастиках видел.

Щекотал свет хозяйской свечи
струны неадекватных фантазий, -
Квазимодо она, хоть кричи,
тут же нимфа, с приставкою "квази".

Ржавый насквозь её "Фолькс Пассат"
в полнолунье, как новая "Тесла".
Пацанами, что с ней переспят,
обшивает диваны и кресла.

Я просил бокал "Дом Периньон",
а в ответ мне с подобием ласки:
"Мы такого вина здесь не пьём
со времён Чингисхановой Пасхи".

        Шампанское из роз на вид, как слёзы
        и сотни роз живых, куда ни глянь.
        - Вам рады! Отрывайтесь от серьёза!
        Вас приняла гостиница "Кубань".

Ванной тёплою на молоке,
лоском шкурок тигрят уссурийских,
красным золотом на потолке
льётся пафос... Противный и склизский.

Рэп читает хозяйка не в такт
и не те модуляции в бите:
"Всё мы узники здесь - это факт,
но невольных средь нас не ищите.

Так давайте ж петь и танцевать!
Тварь заколем стальными штыками!
Есть что выпить и есть чем жевать!
И никто не спешит к хворой маме."

За окном плыл туман. В зале чад.
Так за ночью ночь, лето за летом.
Я плясал лет пятнадцать подряд
и все силы ссосал, как конфету.

        На вкус туман лишь по началу странный,
        он растворит пытливость, злость и брань.
        - В камин купюры, паспорта и планы,
        мы рады вам в гостинице "Кубань"!

И тогда я решился бежать.
Осмотрел "Ладу", взвизгнули нервы, -
все колёса успели отжать,
номер спёрли... Наверное, негры.

Я решил, что я что-то решил,
но сам воздух висит здесь иначе...
Сел на корточки и закурил,
кулачки сжались - злобствую значит.

Как репей сонный сторож пристал.
Прикурил от моей сигареты.
А в глазах скука и пустота,
и намёка на трезвость в них нету.

- Что, съезжаешь?
- Съезжаю. Пора.
- Да, ты, друг мой, не в курсе, похоже...
Легче завтра вернуть во вчера,
чем вдолбить в ваши снулые рожи -

можешь выйти хоть в дверь, хоть в окно,
сдать свой номер, уйти по планете,
но по факту ты умер давно.
Вечный рейв в нашем приоритете.

        Не проще ли забыться на танцполе,
        свой поцелуй вложить хозяйке в длань?
        Она освободит тебя от боли.
        Ты навсегда в гостинице "Кубань".
        _ _ _